Василий Иосифович Михайлюк, родился 19 декабря 1920 года в с. Родино, в семье крестьянина-бедняка, которая занималась сельским хозяйством, земледелием. Поэтому маленький Вася, как и все дети этого времени, был знаком с этим нелёгким трудом. Детство было тяжёлым и весной 1933 года он сильно простудился и получил двухстороннее крупозное воспаление легких. «Лечился» дома, болезнь застарела. Из воспоминаний: «На следующий год в Родино появился первый врач, Некрасов его фамилия, посмотрел он меня, велел ложиться в больницу, и понаблюдав, сказал: «Плохи твои дела, парень, но вылечиться можно, если ты бросишь курить, систематически станешь заниматься физкультурой и спортом, и будешь усиленно питаться». Он выписал несколько рецептов на лекарства, дал рекомендации моим родителям и отпустил меня домой. Дела мои пошли на лад, но окончательно к «приписке» я не окреп. В приписном свидетельстве написали: «Годен к нестроевой службе». Зимой лыжи, гири, гимнастика, а летом ещё и велосипед, волейбол, работа в колхозе. За достижения в спорте и на работе я был награжден нагрудными значками. ГТО (Готов к труду и обороне), ПВХО, ГСО (Готов к противохимической и санитарной обороне), значком «Ворошиловский стрелок» и 21-22 февраля 1940 года участвовал в составе 16 сверстников в лыжном переходе: «Родино - Благовещенка - Родино», посвященному 22-й годовщине РККА».
11 октября 1940 года родинцы провожали на службу в Красную Армию команду «90» - 110 парней, родившихся в 1920 и в первой половине 1921 годов, которым предстояло служить в танковых войсках и в артиллерии. Восемь районов Кулундинской степи, да столько же из Новосибирской и даже Омской областей. До Ленинграда и Пскова 80 вагонов и «теплушек» буксировали два «ФЭДа». В этих городах сошли «Танкисты», большую половину будущих артиллеристов увезли в город Кировск, что в Хибинских горах, и в Мурманск.
После карантина кировчан расписали по подразделениям, Василия Иосифовича зачислили в полковую школу в пушечный взвод. К 1 июля 1941 года он должен был получить сержантское звание и назначение на должность командира орудий расчёта. Шёл ноябрь, полярная ночь, Северное сияние, дыхание Арктики…
Шлем, шинель, «кирзаки», и в казарме 13-17 градусов. Шесть часов ночного сна (днём один час не используешь, так как за 60 минут надо разобрать постель, уснуть, выскочить на пятиминутную физзарядку, заправить (да ни как попало!) постель, одеться и встать в строй для выхода на занятия. Какой уж там сон! Занятия только вне помещений (лишь политзанятия по два часа в понедельник и пятницу, да часовые репетиции красноармейской самодеятельности в помещении). Ежедневно уборка конского состава (с 5-ти часов), занятия: сегодня - конное дело, завтра - тактическая подготовка (обычно на лыжах, после обеда - изучение материальной части орудий, стрелкового оружия, боеприпасов, артиллерийско-стрелковая подготовка (умение стрелять с закрытой огневой позиции, военная топография и другие дисциплины, кроме этого, ежемесячно на трое суток в горы с пушками, палатками, с сухим пайком. Правда, в это время выдавали валенки, фуфайку и ватные брюки, вместо шинели - полушубок, шапку-ушанку, тёплые рукавицы. Спасали молодость да питание - не жалела страна в лице Наркома обороны ни продуктов, ни обмундирования для своих защитников. Кстати, виноград впервые в жизни он ел в армии, в Хибинских горах, встречая новый 1941 год. Справедливость и необходимость такого сурового воспитания они оценили зимой 1941-42 года, когда пришлось зимовать среди сопок, в блиндажах и «лисьих норах» - рылась траншея глубиной (если не появлялась водой) до двух метров, внизу расширялась до 1,5 метров, накрывалась в несколько рядов карликовыми берёзками, затем ковёр из ягеля, валуны, земля и маскировка, отверстие - лаз заваливалось плащ-палаткой, постель из сухих листьев и - зимуй.
Из воспоминаний: «В ночь на 22 июня я дневалил по школе. В шесть утра зазуммерил телефон, требовали дежурного по школе. Я объяснил, что он ушел в конюшню. Дежурный по полку требовательно произнёс: «Слушай, дневальный курсант Михайлюк, поднимай школу по боевой тревоги, найди дежурного, пусть позвонит мне!» Переведя дух, я закричал в длинный коридор: «Школа подъём!» и переждав с полминуты, выкрикнул: «Боевая тревога!!!» Сколько их было (тревог) за восемь месяцев службы, но боевая была первый раз. Полусонные курсанты бежали со «скатками» шинелей, с вещмешками к пирамиде с оружием, хватали свой карабин, противогаз и бегом кто к конюшне, кто в «парк», к орудиям, готовить их к походу. Передав дежурному, приказ звонить дежурному по части, я тоже взял одиноко стоявший свой карабин, противогаз был на мне, получил подсумок с боевыми патронами, надел скатку шинели, нацепив на плечо вещмешок, спустился «на землю» и побежал во взвод боепитания, куда был приписан на случай боевой тревоги. От станции «Апатиты» (г. Кировск) до Мурманска - 185 км, и днём 23 июня мы, воины первого дивизиона, 158 артполка, 52-й СД, перебрались в порт и стали загружаться в бездонное чрево трансатлантического парохода «Циолковский». 24 июня, когда земля исчезла из зоны видимости, прозвучала команда: «Воздух! Приготовиться к бою!» С котелком я стоял в очереди у камбуза за обедом и как бы впервые ощутил, каким маленьким стал наш корабль (его длина 294 м), за его фальшбортом простиралась бесконечная гладь синей морской воды, в верху такая синь неба с ярким солнцем, и лишь одно портило идиллию: шесть точек на горизонте - это фашистские стервятники, приближающиеся к нашему кораблю, шедшему в район полуострова Рыбачьего. Минута, может две, потребовалось, чтобы спуститься в трюм, схватить карабин и подсумок с патронами и, вновь, подняться на палубу. Самолёты разворачивались для атаки. На носовой части палубы и на корме остервенело строчили пулемёты, шедший в метрах пятистах сторожевик посылал частые «фонтанчики» в этих стервятников, а они сбросив свой смертоносный груз, ушли на запад. Стреляли и мы из карабинов. Командир дивизиона капитан Копенков Савелий Архипович собрал нас на верхней палубе (а это больше трёхсот человек), поблагодарил за дружную стрельбу, велел продолжать обед и ожидать на палубе врага. «Аэродром их не далеко, и надо ждать повторного нападения часа через три», - сказал комдив. Так оно и было. Но, при помощи зениток с сопровождавшего нас сторожевика мы отразили и второй налёт, тех же шести самолётов. Высокие столбы воды поднялись с боку и за кормой «Циолковского». Зато в порту, где всё горело и плавилось, фашисты изгалялись над нами, занятыми разгрузкой. Здесь я впервые увидел кровь, услышал стоны и ругань раненых, истошное ржание лошадей, казалось перекрывавший вой пикирующих самолетов и грохот рвущихся авиабомб. Участник тех событий, солоновский (Волчихинский район) паренёк Михаил Коробченко, начинал свою балладу «Заполярье» так: «В Заполярье под пушечный гром, был крещён я железным огнём».
Наш дивизион был придан 14-ой стрелковой дивизии, с 25 июня занял боевые порядки вдоль финской границы, готовый поддержать жидкую цепочку пехотинцев (стрелок от стрелка 30-40 метров). Немцы настолько были уверены в успехе, что не торопились с наступлением и начали его на неделю позже, 29 июня, выдав солдатам трёхдневный паёк, видимо считали, что трое суток хватит, чтобы сокрушить защитников Мурманска на дальних подступах к городу.
Второй и третий дивизионы 158 АП, стрелковые полки, санбат и другие службы 52-й СД двигались своим ходом (а это бездорожье, тундра) и, исходя из конкретной обстановки стали разворачиваться для обороны на берегах реки Западная Лица - это в шестидесяти километрах от Мурманска. Отходя с боями, здесь наш дивизион влился в боевые порядки родной дивизии, здесь враг был остановлен и, потеряв более пяти тысяч егерей, перешел к обороне. Это я забежал вперёд, а тогда, утром 29 июня, после полуторачасовой артподготовки и налёта 120 бомбардировщиков, две пехотные егерские дивизии немцев перешли в наступление. Две дивизии (это минимум 15 тысяч) против полутора тысяч защитников границы! Десять на одного! Истекая кровью, наша пехота и остатки пограничников стали отходить на восток, к Западной Лице («Кровавая Лица», - как потом будут писать поэты). Из Мотовского залива защитников Мурманска поддерживала корабельная артиллерия, появились отряды морских пехотинцев.
Здесь бой начался 6 июля и не стихал ни на минуту до 9 июля (солнце в те дни светило круглые сутки). Эта сеча закончилась полным провалом захвата Мурманска и завершения войны в Заполярье. Не знаю, почему немцы так любили «трое суток», но и здесь они рассчитывали именно за трое суток захватить город и порт. У убитых офицеров находили пригласительные билеты на банкет в гостиницу и ресторан «Арктика», в честь падения Мурманска. Банкет назначался на 19:00 9-го июля 1941 года. Здесь знаменосец полка, наш земляк Иванько Михаил Иванович выносил развёрнутое знамя, и оно, видное с высокой сопки, где размещался КНП полка, звало артиллеристов к стойкости.
Правда, и немецкие корректировщики увидели, ненавистный им красный стяг и обрушили на сопку шквал огня, тяжело ранили знаменосца и командира, но знамя, поднятое одним из разведчиков, продолжало трепетать на ветру. Батареи устояли, держалась пехота, братишки (немцы называли их «чёрная смерть») - враг не прошел. В эти дни не только пехотинцы, но и артиллеристы сходились в рукопашную. Седьмого июля, в тылу нашей батареи появились автоматчики, старший офицер, оставив у орудий по два человека - наводчика и заряжающего, повел остальных (около 20-ти человек) в контратаку. И мы, примкнув к карабинам штыки, повинуясь не столько команде, сколько какой-то неведомой силе, с криками «Ура-а-а!» кинулись на встречу автоматчикам: кто-то падал, а остальные неслись вперёд, слева, как бы подбадривая строчил «Дегтярёв», это наш земляк Вася Клюка крушил неистовую силу. Не выдержав натиска, егеря повернули назад, бросая убитых товарищей. Когда мы вернулись на «огневую» и наперебой обсуждали перипетии скоротечной схватки, нервная дрожь колотила каждого из нас. Тут только дошло: пулемёт - то умолк, когда мы ещё бежали вперёд, крича призывное: «Ура-а-а!». 
Оставшийся на ОП командир второго огневого взвода сказал, что только что отправил в санбат отважного пулемётчика. Помню только тех, кто бежал рядом - это Петя Манжела из Ярославцева Лога, да Алёшу Стукача из Новороссийки. Вначале 42-го будучи на курсах младших лейтенантов я получил от Клюки письмо (часть его переписана в блокноте), в котором я вёл дневниковые записи. Там есть такие слова: «Ты мне опиши, что получилось тогда, когда мы пошли в атаку и меня там тяжело ранило, я упал минут через пять. Я ничего не помню, что со мной случилось. Когда я пришел в себя, было тихо, и только изредка рвались снаряды, и меня ранило вторично осколком в правую половину груди. А пуля прошла под мышку и прямым сообщением остановилась на двенадцатом позвонке. Так что мне пришлось перенести большие трудности…» дальше Василий Андреевич писал, что в госпиталях он провалялся более трёх месяцев, два месяца выздоравливал дома, вновь был призван в армию и вот в составе истребительного противотанкового артдивизиона готовиться к выезду на запад. Просил писать его сестре Марии в Родино, а она перешлет ему. Но, видимо те письма не дошли до адресата, он погиб в декабре 1942 года. Большинство артиллеристов боровшихся с танками, погибли. За четыре года войны воинам приходилось участвовать в сотнях боевых действий, но у каждого фронтовика есть один самый-самый. Из воспоминаний: «У меня такой бой был 11 сентября 1941 года. Перспектива зимовать среди сопок не удовлетворяла гитлеровское командование и оно, надо полагать, принимало все меры, чтобы осеннее наступление на Мурманск увенчалось успехом. Бои шли всё лето с различным напряжением. Но это были (не читая июньские и июльские) «обычные» бои. Чувствовалось, что горячая схватка будет ещё до холодов. 8-го сентября под покровом густого тумана, моросящего дождя рано утром немцы начали переправлять на восточный берег Лицы. Наша пехота обнаружила противника с опозданием, и ему удалось захватить, а затем расширить плацдарм. Начались затяжные бои. Под давлением превосходящих сил егерям удалось выдавить нашу пехоту с занимаемых позиций. Расчленённые подразделения начали менять позиции, отходить на восток. Так 11 сентября к полудню артиллеристы, по крайней ере наша батарея, оказались без прикрытия, с правого фланга доносилась интенсивная стрельба, уханье разрывающихся авиабомб, там в окружении сражались бойцы 205-го СП нашей дивизии, самого боеспособного полка (мы их даже прозвали чапаевцами). Доносившиеся звуки ожесточённого боя из района, где находились КНП нашего комбата, начали стихать, прервалась связь с ними. Пушкари сидят молча, голодные, злые, - с вечера ничего не было во рту, старшина, уехавший в ПФС как сквозь землю провалился. Старший офицер батареи, обращаясь ко всем нам, говорит: «Приказа об отходе батареи не было, значит ОП не оставим, займём круговую оборону, снарядов у нас много, без танков нас не взять. Опять же - два пулемёта, у каждого карабин, «лимонки»… но, бывает и приятное на войне: к «огневой» приближается группа оборванных, в грязи, отдельные в крови, но такие родные разведчики, связисты, топовычислители и с ними комбат - родной наш отец, старший лейтенант Ломтадзе Шалва Иванович. И, о чудо, с востока приближается повозка, а в ней старшина с ездовым, с мешками, термосами … Старшина докладывает комбату, что привёз продуктов, в том числе и водку на двое суток. «Водку выпить на моих глазах, - говорит он с сильным акцентом, - остальное разделить на две части, одну на завтра, половину другую скушать сейчас». После наркомовских, да с голодухи, только хруст стоит. У сердца потеплело, хорошо! Опять же: комбат рядом, продукты есть, боеприпасы есть… Кто-то, перестав жевать, произносит: «Глянь, братва, наверное, чапаевцы вырвались?!» Пока батарейцы, разогретые «наркомовскими» рассматривают «чапаевцев», которые колонной вытягиваются из ущелья, отстоящего примерно около километра, а может и меньше на «огневую» врываются двое пехотинцев - лейтенант и сержант, на лейтенанте изорванная гимнастёрка, вся в крови и грязи, из-под пилотки сочится кровь. Выхватив пистолет, он кричит: «Сволочи, артиллеристы, это же немцы, а вы сухари жуёте!» Не закончил пехотинец корить нас, как комбат, отличавшийся спокойным нравом и выдержкой, вскочил и тоже с пистолетом в руке кричит: «Ты, что, паникёр орёшь, замолчи, а то застрелю!?» И без всякого перехода командует: «Батарея, к бою! Первый взвод, прицел восемь, второй - 16, наводить в колонну, шрапнелью, трубка «на картечь», четыре снаряда, беглый огонь!» Немцы тоже заметили нас, начали разворачиваться в цепь, но в это мгновение тысячи свинцовых картечин начали рвать всё живое. Цепь тоже мгновенно и как ошпаренная задержалась от неожиданности, затем, качнувшись вперёд устремилась к огневой. Успей эсэсовцы (а это, как потом выяснилось, был отдельный батальон СС) добежать до пушек и не известно, чем бы для нас закончился этот бой, нас было около пятидесяти человек, а их сотни. Выпустить по четыре снаряда на орудие (батареей 16) полуминутное дело (скорострельность наших полуавтоматических 76 миллиметровых пушек 17-18 выстрелов в минуту, не успеваем перевести дух, а комбат кричит: «Прицел меньше два (а это значит: ближе предел, для первого взвода 300 м, дальний, для второго взвода 700 м), батарей, беглый огонь!» Как говориться «до последнего»! это был тот момент, когда говорят: «Кто - кого?» За 15 минут, выпустив около одной тысячи снарядов, батарея истребила основную массу наступавших, оставшиеся немногие в живых, бежали. В газетах писали, что батарея Ломтадзе уничтожила 540 оккупантов, в другой газете - 680!? Но вот у меня в руках книга генерала Вещезерекого Александра Ивановича, командовавшего в 41-м 52-й СД. Книга называется «У холодных скал», её прислал мне автор, с тёплой дарственной надписью. В книге есть глава «Героическая батарея» и там есть такие строки: «…В углу лежит груда солдатских книжек, подобранных на поле боя перед батареей удалого Ш.И. Ломтадзе, который ещё в мирное время отличался меткостью в стрельбах. Шпилёв (командир 205-го СП. Примечание моё В.И.) говорит, что 700, но я думаю, меньше, потому что книжек представлено лишь около двухсот». Хорошо, что хоть эти книжки сохранились, ведь в тот день «перед фронтом батареи и удалого Ш.И. Ломтадзе» всё не только рушилось, но и горело, а бумага тем более. Так что корреспонденты фронтовых газет и командир стрелкового полка Шпилёв и правы. Противник в сентябрьских боях нёс действительно огромные потери. Вот что записано в книге личного состава 1-й роты, 1-го батальона 137-го горно-егерского полка: «С 9 по 11 сентября в роте убито 72 человека, 11 сентября убит командир роты Ригер».
А вот как оценивали тот бой некоторые участники: «Халиманов Василий Никифорович, наводчик второго орудия в батарее Ломтадзе. Во время одной из многочисленных встреч однополчан 29 гвардейского артполка, выступая с воспоминаниями он сказал: «… В.И. Михайлюк сделал хороший доклад и вообще он стал интеллигентным, культурным, а я вспомнил 11 сентября 41-го, мы с ним были в одном орудийном расчёте, я наводил, а он заряжал орудие. Мы выжимали тогда, на прямой наводке, «все сто» из нашей 76 миллиметровой пушки! Скорострельность техническая - 17-18 выстрелов в минуту, и мы столько делали. За минуту из казённика вылетало 17-18 раскаленных гильз, через две минуты - 35. Заряжающему они мешали и он, обжигая руки, отбрасывал их дальше и матерился, отборная матерщина неслась в адрес егерей, Гитлера и других именитых фашистов..» на перерыве я спросил Халиманова: «Согласилась тёзка, что это ты для красного словца придумал о матерщине, я не матерился…» - это ты так увлечён был делом, что не помнишь о чём кричал?! - ответил бывший наводчик, лучший наводчик, который мне встречался за всю войну. Потом я успокоился и подумал, а чего плохого, если солдат, сержант ругается во время боя, да ещё при ситуации «кого - кто?». Разве лучше, когда в бою солдат плачет, по-собачьи скулит? Нет. Пусть уж лучше матерился, но исправно, чётко заряжал орудие.
Можно бы рассказать о том, как наше орудие прикрывало отход через реку Петсамо-Йоки, где разорвавшись рядом с орудием и чуть сзади мина, осколками ранила наводчика, а у меня разрубило осколком ремень, ранены были и другие номера. Но самое печальное было, когда сапёры-подрывники подвешивали под мостовой мешки с взрывчаткой, а по настилу, по дороге всё бежали конные повозки с тяжело раненными, кто был ранен легче, прыгал на костылях, спешили повозки связистов, кухни, а мы вынуждены были ждать пока пройдёт через мост последняя повозка. Успели и мы, дежуривший на восточном берегу, командир взвода повёл нас на батарею. Ночью мост был взорван. Можно написать, как наше орудие прямой наводкой разрушило ДОТ, как обрушился на орудие и его расчёт огонь вражеской батареи, а стрельбу прекращать нельзя… только всё не перепишешь, тетради не хватит.
Скажу только, что в конце 41-го 52-я СД « ..за проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость и мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава…» была преобразована в 10-ю гвардейскую, наш 158-й АП в 29-й гвардейский артполк. Слова в кавычках из приказа Наркома Обороны СССР № 366 от 25.12.41 г. Я в числе других обстрелянных младших командиров был направлен в Кировск, на 4-х месячные курсы младших лейтенантов. Видно я эти курсы закончил неплохо, так как, приняв огневой взвод, я ещё был назначен и старшим офицером батареи. В 43-ем формировал вторую батарею 45-й СД и командовал ею до конца войны, затем, до увольнения в 1947 году. Это соединение и сегодня несёт службу за Полярным кругом. Командир батареи всегда рядом с командиром стрелкой роты, с пехотой всегда случалось всякое, так как она всегда контачит с противником, там , как говорится, всегда нестандартная ситуация, но с ситуациями 41-го это не сравнивалось.
Из 13-ти советских городов, удостоенных звания «Город-Герой» за героическую оборону в Великой Отечественной войне лишь над шестью не переставали развиваться красные полотнища с изображением Серпа и Молота. Среди них Мурманск. Имея незамерзающий порт, он оправдал название «Северные ворота страны». По количеству сброшенного врагом бомбового груза Мурманск занимает второе (после Сталинграда) место. Семьдесят пять процентов строений и сооружений фашисты разрушили и сожгли, но поставленной цели так и не добились: город и порт выстояли и выполнили свой долг перед страной, прорвавшиеся морские караваны и отдельные транспорты Англии и США с военными и продовольственными грузами на борту оперативно разгружались, им обеспечивалась необходимая охрана.
Весь мир восхищался защитниками «Северных ворот». Американский журналист Дейв Марлоу - в годы войны, будучи матросом, он приходил в Мурманск на транспорте. В книге «Листья на камнях» он пишет: «Для меня это был другой мир. Суровый мир жестокого холода, обжигающего лицо, в котором жизнь представляла собой долгую и ожесточённую борьбу с природой… А теперь, при недостатке пищи, тепла и нормального крова, когда линия фронта всего в 40-ка милях, при нескончаемых ночных налётах и постоянном риске оказаться убитым на улице бомбой, сброшенной с самолета, всё это приблизительно походит на мои понятия об аде на земле… Нужно быть русским, чтобы выдержать здесь». Благодарные мурманчане помнят о своих защитниках. Даже в учебниках для школьников и студентов пишется о тех днях, при этом подчёркивается роль сибиряков. Из поколения в поколение передаётся память. В 1977 году большая группа ветеранов-сибиряков 29-го гвардейского артполка побывала на местах боевых сражений. Остановились в фешенебельной гостинице «Полярные Зори», построенной взамен разрушенной «Арктики». Бывший связист и знаменосец полка старшина Иванько, надев плащ (шёл дождь) пошел в парикмахерскую. Разделся и, заняв очередь, взял журнал. За стёклами барьера работало шесть мастеров. Один из них отпустив клиента, идёт в зал ожидания, крайний в очереди встаёт и направляется к освободившемуся креслу, но мастер просит его вернуться к очереди, а сама подходит к Иванько и просит пройти его к креслу. Михаил Иванович очень скромный в жизни человек, смутился. Он говорит: «Я подожду своей очереди». - А я прошу Вас, товарищ ветеран, пройти к креслу, - настаивает она. Тут и очередники зашумели: «Проходите, проходите, товарищ!»
Делая стрижку, мастер, лет под сорок женщина, говорит, что вчера видела передачу городского ТВ, посвященную приезду ветеранов-сибиряков, а мама, увидев кадры ТВ, расплакалась и рассказала о жизни в городе в военное время, особенно в 41-м году. Мама сказала: «Если будет где встреча с бывшими защитниками, пойду поклонюсь им низко и поблагодарю за то, что не сдали город врагу».
Но больше всего смутился бывший знаменосец полка, когда направился к кассе, чтобы рассчитаться, а опередившая его парикмахерша произнесла: «Не платите, я с гордостью буду рассказывать, что обслужила настоящего защитника города». Есть в Мурманске улица имени «10-й гвардейской дивизии», а в Педагогическом институте, 28-й средней школе, в управлении тралового флота музей 10-й гвардейской, четырежды орденоносной Печенгской стрелковой дивизии, а бывший командир 29-го гвардейского краснознаменного Гдыньского артполка Дейч Григорий Исаакович в одном из писем напишет: «…Сибиряки были костяком полка, они составляли его основу, были гордостью и славой части…»
